порхай как бабочка, жаль как пчела
Поворот происходит, когда любовь становится такой большой и такой чистой по отношению к самому ее объекту, что именно его блага мы хотим, а не того, что он дает нам; иначе говоря, когда он перестает быть средством и стано¬вится целью (с нашего согласия).
Возьмем, например, яблоню. Мы можем так любить ее, что для нас немыслимо, чтобы она была чем-то другим; мы рады, что она такая, какая есть. Всякое вмешательство может только повредить и сделать ее в меньшей степени яблоней или менее совершенно живущей по своим соб¬ственным, внутренне присущим ей законам. Она может выглядеть настолько совершенной, что мы боимся коснуться ее из страха повредить ее совершенству. Естественно, если она воспринима¬ется как совершенная, то ее нельзя улучшить. По сути дела, уси¬лия, направленные на улучшение (украшение и т.п.) некоторого объекта, сами по себе являются доказательством того, что объ¬ект видится как не вполне совершенный, что в голове субъекта есть картина «совершенного развития» объекта, которая лучше, чем конечная цель развития самого объекта (яблони). Иными сло¬вами, он может сделать лучше, чем яблоня; он лучше знает; он может сформировать ее лучше, чем она сформируется сама. Мы полуосознанно чувствуем, что тот, кто занят улучшением породы собак, по-настоящему собак: не любит. Тот, кто по-настоящему любит собак, будет возмущен обрубанием хвостов, обрезанием ушей или приданием им особой формы, селекцией, делающей данную собаку похожей на картинку из журнала — ценой того, что она станет нервной, больной, бесплодной, будет страдать эпи¬лепсией и т.п. (и тем не менее, люди, занимающиеся всем этим, утверждают, что любят собак). То же можно сказать по поводу лю¬дей, выращивающих карликовые деревья, обучающих медведей ездить на велосипеде или шимпанзе — курить сигареты.
Настоящая любовь является (по меньшей мере, иногда) невмешивающейся и нетребующей и способна восхищаться самим своим объектом, пристально глядеть на него без какой-либо хитрости, каких-либо проектов или расчетов эго¬истического характера.

Возьмем, например, яблоню. Мы можем так любить ее, что для нас немыслимо, чтобы она была чем-то другим; мы рады, что она такая, какая есть. Всякое вмешательство может только повредить и сделать ее в меньшей степени яблоней или менее совершенно живущей по своим соб¬ственным, внутренне присущим ей законам. Она может выглядеть настолько совершенной, что мы боимся коснуться ее из страха повредить ее совершенству. Естественно, если она воспринима¬ется как совершенная, то ее нельзя улучшить. По сути дела, уси¬лия, направленные на улучшение (украшение и т.п.) некоторого объекта, сами по себе являются доказательством того, что объ¬ект видится как не вполне совершенный, что в голове субъекта есть картина «совершенного развития» объекта, которая лучше, чем конечная цель развития самого объекта (яблони). Иными сло¬вами, он может сделать лучше, чем яблоня; он лучше знает; он может сформировать ее лучше, чем она сформируется сама. Мы полуосознанно чувствуем, что тот, кто занят улучшением породы собак, по-настоящему собак: не любит. Тот, кто по-настоящему любит собак, будет возмущен обрубанием хвостов, обрезанием ушей или приданием им особой формы, селекцией, делающей данную собаку похожей на картинку из журнала — ценой того, что она станет нервной, больной, бесплодной, будет страдать эпи¬лепсией и т.п. (и тем не менее, люди, занимающиеся всем этим, утверждают, что любят собак). То же можно сказать по поводу лю¬дей, выращивающих карликовые деревья, обучающих медведей ездить на велосипеде или шимпанзе — курить сигареты.
Настоящая любовь является (по меньшей мере, иногда) невмешивающейся и нетребующей и способна восхищаться самим своим объектом, пристально глядеть на него без какой-либо хитрости, каких-либо проектов или расчетов эго¬истического характера.
